индуисты и мусульмане в Индии. Новым была возможность сделать результаты такого исследования доступными для широкой читательской аудитории с помощью публичной сферы печати.
Учитывая, что Абд ал-Халик не имел никаких унаследованных знаний о буддизме - даже категории или названия для него, - многое из того, что он обнаружил, было впечатляюще точным. Хотя он не знал, что человек, которого он называл Шингутама (то есть Гаутама), более известен как Будда (или Бодха), он правильно понял, что Шингутама не оставил собственной книги; скорее, он передал свои учения устно ученикам, которые впоследствии собрали его учения в текстовой форме, среди которых был канон из десяти наиболее уважаемых книг. Он также подробно и точно рассказал о монашеских правилах понгийцев, включая одежду, правила питания и обеты бедности и целомудрия; об обучении мальчиков в местных монастырях; о формах мирского поклонения, включая народное празднование святых дней; о сформировавшейся у ученых концепции Вселенной, начиная с ее многочисленных небес и заканчивая отношениями между солнцем, луной и землей; и далее о лунном календаре, который, в отличие от исламского, начинался с захода, а не с новолуния.
Что касается того, как он все это узнал, то в нескольких случаях он утверждал, что не только овладел языком Бирмы, но и изучил ключевые тексты ее религии, фонетически называя несколько бирманских текстов, с которыми он ознакомился, включая Пахасью - его термин для бирманских буддийских писаний. Здесь Абд аль-Халик, вероятно, имел в виду Типитаку (то есть буддийский канон Тхеравады), переданную через комментарии либо на бирманском, либо на пали, который он также изучил. Возможно, он взял свой термин пахасья из местного произношения санскритского bhasya (слова, речь), которое часто использовалось в сложной форме Buddhabhasya ("слова Будды"), что через палийское Buddha-bhasa дает общее бирманское слово для буддизма, boda-batha. Или же пахасья могло быть просто его переводом на урду бирманского слова peza для рукописи на пальмовом листе. В любом случае, другие бирманские заимствования, которые он включил в свою книгу, указывают на подлинную лингвистическую основу его исследований.
Однако, пытаясь философски осмыслить эти тексты Пахасья и объяснить их своим индийским читателям-мусульманам, Абд аль-Халик должен был найти ближайшие эквиваленты в своей собственной концептуальной системе. Следуя исламским теологическим представлениям о примате пророчества, он обобщил то, что ему показалось слабым бирманским отголоском мусульманской модели пророчества, посредством системы, в которой Бог проявлял себя в различных воплощениях. Что свидетельствует о его точном знании религиозного лексикона Бирмы, термин, который он использовал здесь для обозначения воплощения - пахья - является распространенным бирманским эпитетом для Будды, буквально означающим "Господь".
Во время этого обсуждения он процитировал бирманский текст, которому дал фонетическое название Zi-Na-Tha-Paka-Tani. Речь, очевидно, шла о "Зинаттхапакатхани" (от палийского "Дзинаттхапакасани"), основной бирманской биографии Будды, написанной Кьи-тхай Ле-хтат Саядавом во время правления короля Миндона всего несколькими десятилетиями ранее. Согласно "Зинаттхапакатхани", которую читал Абд аль-Халик, этих божественных воплощений были тысячи, но только пять главных, открывших священные писания. Он записал их имена как Гугатагу, Гунагун, Гатаба, Шингутама и А'йи Мади. Он имел в виду, соответственно, Гагутан (пали: Какусандха); Гонагон (пали: Конагамана); Катхапа (пали: Кассапа); Син Годама (пали: Готама, то есть исторический Будда) и Айи Медайя (пали: Арья Меттейя). Последний был пятым, последним и будущим Буддой текущего космического эона. Учитывая трудности перевода в арабскую графику имен, которые он читал на бирманском языке, узнаваемое соответствие и точность записи этих имен являются еще одним свидетельством высокого филологического уровня его исследований.
Эпоха Сингутамы, продолжал он, по его словам, все еще продолжается, после чего приход А'йи Мади возвестит о конце света. (Здесь он использовал мусульманский термин qiyamat, или Судный день). Хотя имя А'йи Мади могло быть отсылкой к будущему Майтрейе (пали: Metteyya) буддийской эсхатологии, для Абд аль-Халика звучание его имени послужило толчком к исламской экзегезе Зинаттапакатхани, которую он интерпретировал, находя точки соприкосновения, а не противоречия с исламом. Учитывая, что в буддийском тексте акцент делается на последовательности учителей, передающих учение перед окончательной космической расплатой, это навело Абд аль-Халика на мысль, что "религия Бирмы" в чем-то похожа на ислам - или, скорее, на христианство и иудаизм, частично искажающие первозданные учения ислама.
В следующих разделах Абд ал-Халик сделал эти сравнения явными, предоставив более подробную информацию о некоторых других воплощениях пахья. Среди тысяч таких воплощений, которые, по его словам, по мнению бирманцев, существовали, он выделил Суламани, Даджаллу, Ма Данигу и А'йи Мади, поскольку в их именах и биографиях прозвучали явные отголоски мусульманской традиции. Хотя он не привел никаких подробностей о Даджалле, само имя, предположительно, было достаточно наводящим, чтобы его читатели поняли, что оно очень похоже на арабское и урдуское имя Даджаль, обозначающее ложного мессию или Антихриста в конце времен. В случае с Суламани он сделал свое сравнение более явным, указав, что, поскольку о Суламани говорили, что он был либо великим царем, правившим всем миром, либо другим божественным воплощением, мусульмане в Бирме считали его не кем иным, как кораническим Сулайманом (то есть библейским Соломоном), который в исламской традиции был одновременно великим царем и пророком.
На самом деле бирманский термин Суламани (от палийского Culamani), означающий "драгоценность на гребне", обычно не ассоциируется с конкретным воплощением Будды, а является названием важной пагоды в средневековой столице Паган. Хотя это, по-видимому, отражается в неуверенности самого Абд ал-Халика в том, был ли Суламани царем или воплощением, его интерпретация Суламани как коранического Сулаймана вновь указывает на его большую попытку примирить бирманские писания со своими собственными. Как он утверждает в своем предисловии, им двигал поиск истины; слово, которое он использовал для обозначения своего исследования (tahqiq), буквально означает "найти истину" или "проверить". Поскольку он был убежденным мусульманином (более того, религиозным учителем), такая истина обязательно должна была согласовываться с Кораном, и у него было два варианта, когда он столкнулся с совершенно разными учениями, которые он нашел в бирманских текстах. Один вариант, который он отверг, заключался в том, чтобы объявить их полностью ошибочными и ложными. Другой, который он принял, заключался в том, чтобы примирить их содержание с Кораном и, таким образом, придать им частичное признание в качестве правдивого, но искаженного откровения. Парадоксальным образом, но с безупречной теологической логикой, обращение бирманцев в ислам должно было, таким образом, вернуть их к неверно истолкованным универсальным истинам, которые все еще тускло мерцали в их собственных писаниях. Абд аль-Халик не был скептиком-космополитом, который был бы счастлив считать все религии одинаково действительными (или недействительными). Скорее, его исследования "религии Бирмы" были продиктованы гуманитарным
